Лепеленко Ферес Захарович
Родился 12 января 1922 года в семье бедных крестьян в селе Башмачка Солонянского района Днепропетровской области. Отец — Лепеленко Захарий Антонович, 1877-1952. Мать — Лепеленко (Пивоварова) Татьяна Фёдоровна, 1892-1947. В 1929 году повели в первый класс Башмачанской начальной средней школы. В 3 классе (1931 год) пропустил обучение — не было обуви ходить в школу. В 1931-1933 гг. в селе началась коллективизация, а среди селян — разброд и шатания. 1932-1933 года — два года страшнейшего голода, люди умирали с голоду. Ели всё, отчего нельзя было умереть, отец и мать больные, мне 11 лет, вся тяжесть выживания легла на меня: ловил карасей в пруду, вылавливал сусликов из нор, собирал траву, из которой вперемешку с отрубями пекли лепёшки. Коровы зимой не доились.
В 1934 г. стало легче. В 12-13 лет помогал родителям работать в колхозе: прополка, уборка урожая. В 14 лет работал прицепщиком на тракторе, на комбайне скидал солому. До работы комбайнов носил снопы, которые женщины складывали в копны, на стерне без обуви ноги были в крови.
В 14 лет мне при поливе капусты на ставище (участок низменности) пришлось наблюдать за двумя маленькими самолётами, которые летели вдоль Днепра из Запорожья в Днепропетровск. Эти самолётики кувыркались в воздухе (это были самолёты Ут-1, как я узнал о них через два года). Самолёты улетели, а я долго стоял и думал: раньше летали только птицы, а сейчас в небе человек в самолёте, летает как птица. Нет! Я тоже хочу летать! А тут вскорости в селе на толоке (майданчик) сел самолёт У-2. Кто хотел мог прокатиться на самолёте за 5 рублей. Мой ближайший друг Дон Мифодий Андреевич — полетал. Его отец работал ветеринаром и имел деньги, Мифодию было за что полетать. А нашим родителям за работу начисляли трудодни. Этот случай окончательно вселил в меня желание научиться летать. Закончил 7 классов (в этом классе учился вместе с Дьяченко Галей — дразнили «курча», потом она стала Лепеленко Анна, в селе её называли Галя и никак иначе). Узнал, что учиться летать можно в аэроклубе в Днепропетровске.
В 1937 году поступил в фабрично-заводское училище (ФЗУ). Весной 1938 года в школу ФЗУ пришли какие-то лётчики и начали записывать тех, кто хочет летать. Добраться до этих лётчиков было очень трудно из-за более сильных учеников, литейщиков и сталеваров, они были здоровые и сильные. На коленях, меж ног этих здоровил, дополз до лётчиков и вынырнул у них возле животов: «Дядя лётчик, научите меня летать!». Посмотрев на меня и на Колю Кряж, ещё ниже меня, сказали, что нам ещё рано... Глядя в наши глаза, они поняли, что мы не отцепимся и записали нас. Объявили, что медкомиссию будем проходить через неделю, и сказали, где будет проходить эта комиссия. Пошли на комиссию, шли кучей: впереди сталевары, мы — шмакодявки — позади. Сталевары оборачивались и со смехом говорили, куда мы лезем.
До комиссии наслышались, что внезапно проваливают в яму, а потом проверяют пульс — испугался или нет. Проходя медкомиссию, всё ждал, когда будет эта яма... Уж последний кабинет, а ямы всё нет. Сердце колотится, врач спрашивает: «Что с тобой?». Объяснил: «Волнение перед ямой», врач посмеялся, положил на кушетку, направил какие-то лампы. Я успокоился, аж спать захотелось. Врач посмотрел, послушал и отправил в коридор, сказав ждать результатов.
Дождались. На лётчиков прошли многие, в том числе я и Коля Кряж. До комиссии рассуждали, что если не пройдём, так хоть скажут, чем болеем. На радостях с Колей быстро шли впереди сталеваров, большинство из них комиссия забраковала и записала на обучение техников самолётов. Начал ходить в аэроклуб, который был от нашего училища где-то на расстоянии 10-12 км. Стал часто задерживаться на занятиях, на трамвай денег не было, а зайцем ездить стыдно. На питание в день у меня было 3 рубля, по рублю на завтрак, обед и ужин. Меню было: бутылка ситро — 32 коп. и булочка — 68 коп. Родители не помогали. Отец злился, что я полез не в свое дело, мать иногда помогала украдкой продуктами. Из-за дальности опаздывал в аэроклуб на два часа, с болью я перестал ходить в него. И вдруг в ФЗУ появился лётчик, он разговаривал с моим инструктором, который после этого позвал меня в свой полностью застеклённый кабинет. Инструктор «школил» меня, хотел знать причину непосещения аэроклуба. Я плакал и объяснял, что на трамвай денег нет и занятия в ФЗУ допоздна. Результат: в ФЗУ освободили от занятий по политподготовке на два часа и выдали талоны на бесплатный проезд в трамвае. Ура! Ожил! В аэроклубе быстро освоил то, что пропустил.
В ФЗУ двухлетний материал освоил за год, инструктор, узнав, что мое дальнейшее обучение в ФЗУ можно прекратить, посоветовал отчислиться и поступить куда-нибудь на завод, специальность в ФЗУ — «слесарь-инструментальщик». Я поступил на работу в станкостроительный завод и жил там же в общежитии.
Весна 1939 года. Началась подготовка к практическим полётам. Обычно выпускали «птенцов» в самостоятельный полёт через 60-80 провозных полётов с инструктором, меня же выпустили на 44 полёте самостоятельно. В аэроклубе обучались летать и девчонки. Знал Марусю Долину и Ярёменко. Осенью 1939 года, закончив обучение, стал пилотом. Продолжал работать на заводе. Весной 1940 г. через Днепропетровский городской военкомат направлен в Качинскую школу пилотов-истребителей. Видимо, подпирала международная обстановка. Двухгодичную программу обучения сократили, «впихнули» нам за 9 месяцев. Обучался летать на самолёте И-15. В нашей школьной второй эскадрильи учился Тимур Фрунзе, Степан Микоян и ещё два знатных пацана. В школе выпускали лётчиков в звании лейтенантов, но по приказу Наркома обороны Тимошенко нас выпустили сержантами. Форму одежды, которую готовили на лейтенантов, выдали нам, сержантам.
Тимур Фрунзе, Степан Микоян и два других человека продолжили курс обучения и их выпустили лейтенантами. Сын Сталина — Василий, полгода назад закончил школу лейтенантом, летал на истребителях И-16.
Окончил школу без обучения боевому применению (обучали только взлёту, посадке и высшему пилотажу: перевороты, боевые развороты, петли, бочки). Нас, группу выпускников, отправили в Белоруссию, где-то в район города Лепель, в 161 РИАП (резервный истребительный авиационный полк), где мы и должны были пройти курс боевого применения: полёты по маршруту, стрельба по воздушным и наземным целям, учебные и воздушные бои и др. Выпускников было человек 35, а боевых самолётов И-15 для обучения было всего 15 на нашу группу.
Итак, будучи в РИАП очень часто были учебные тревоги, стояли в лагерях возле аэродрома у села Корча. Тревоги надоели до того, что начали шутить: «Тревога всем или кто хочет?». И вот тревога 22 июня 1941, начали в ленты набивать патроны и заряжать самолёты. 23 числа командир звена Колятинский вылетел по тревоге на боевое задание и не вернулся. Его сбили мессеры. И-15 — машина манёвренная и не скоростная, без радиостанции, с пулемётами калибра 7,62, а у мессера были две пушки 20 мм и управлялись в бою по радио. 26 июня на аэродром налетели бомбардировщики Ю-88, ходили на малой высоте безнаказанно. Спалили на земле наши самолёты. Увидел, что самолёт противника шёл на нашу группу, выскочившую из караульного помещения, я побежал к спуску к речушке Ула, смотрю — посыпались три бомбы... - не долетят, а потом ещё шесть штук. Я ходу вправо — бомбы за мной, я влево — бомбы за мной, это такое ощущение! Лег на склоне, бомбы свистят, надеялся, чтобы не было прямого попадания, хотя бы попасть в шаг между бомбами, прижался к земле, прикрылся шинелью, бомбы шлёпали: одна выше головы, друга — ниже меня. Тут же взрывы — удар в правое бедро, выбросило с места, слышу крики солдат, которых тяжело ранило. Выскочил на дорогу, узнал, что наших пилотов направили на ближайшую станцию Иконки — для эвакуации. Просил у попутной машины подвести — не останавливались. Вторым заходом Юнкерс с виража забросал бомбами наш палаточный городок. Проезжают машины, поднимаю руку — не останавливаются, опираясь на палку, начал хромать. С кузова увидели, что ранен, остановились, подобрали и повезли до станции. По дороге остановились, рядом канавка воды. Подошёл помыться — лицо в грязи, с ушей шла кровь. Вижу в метрах 400 штабеля — это склад бомб и снарядов, подошёл четырёхмоторный бомбер противника «Фоке Вульф — курьер», за ним гнался наш ястребок И-16, это с другого аэродрома, и вёл огонь по бомберу, тот сделал пикирование под углом 70-80°, оторвался от ястребка и ушёл. Мелкокалиберным оружием трудно сбить такую махину. Довезли до станции, влился в свою группу. Посадили нас в товарняки и повезли на восток. Куда едем сразу не знали, прибыли в город Ржев. Правая нога кровоточит. Достал резину с шар-пилота, завязал рану и покупался в Волге. Дальше нас повезли в Курск. Смотрим, колхозники жгут урожай хлеба — картина жуткая.
Где-то через две недели — нас снова на поезд и на восток. Прибыли в город Молотов, в какой-то ЗАП (запасной авиаполк), здесь собралось человек 60 сопливых пилотов, ждали получения самолётов, ждали месяца три. Самолётов нет. Появилось несколько новых самолётов МИГ-3, изучили матчасть, начали обучать летать на них. Я без труда освоил этот самолёт и вылетел на нём. Впечатления хорошие, но таких самолётов нам не дали, всё шло на фронт.
Поступила новость — получено и идут эшелоном много самолётов. Пришли, оказалось, это английские старые самолеты «Хаукер-Харрикейн», инструкции нет, описания нет. Техники разобрались — схема строения, как и у наших. Начали собирать самолеты (куда крепить крылья, куда хвосты, где соединят бензобаки в общую систему питания, ручки управления в кабине). Мы после сборки проводили время в кабине, изучали рычаги управления, приборную доску, узнали, где кран переключения горючего и др. Кто-то из старых инструкторов вылетел, полетал на этом самолете, поделился опытом и давай нас птенцов выпускать в воздух на этом Харрикейне. Управление простое, это как сесть с одной легковушки на другую. Но — показание высоты в футах, скорость в милях, горючее в галлонах. Вот и учись. Узнали, что 100 миль — это 160 км, 3800 футов — это 400 метров, 10 галлонов — 40 литров.
И так сформировали в Молотове 9-й истребительный полк из 24 самолетов. Механик самолета у меня был Миша Кочетов (так он обслуживал мой самолет до 1946 года). Боевое применение не проходили. На фронт самолеты переправляли эшелоном до Кубинки, там снова их собирали, немного полетали и в феврале 1942 года: перебазировали нас на Северо-Западный фронт на аэродром Крестцы. Однокашник Рябошанка, который в школе спал рядом с Тимуром Фрунзе, с горечью сообщил, что Тимур похоронен в конце аэродрома. Когда он шел после боевого задания без горючего, его подловил Мессершмит-охотник и сбил перед посадкой. Очень жаль. Потом я слышал, что Василий Сталин оставлял Тимура в Москве. Тимур отказался и рвался на фронт.
Полк приступил к боевой работе. Летчики других полков, которые уже получили боевое крещение на этом фронте, хотели передать свой опыт и особенности тактики противника. Но из-за гордости командира полка встреча не состоялась, мол, сам знаю... Мне как самому зеленому предлагали вести звено в бой. В группе сделал несколько боевых вылетов. Однажды на рассвете сопровождали штурмовиков ИЛ-2 на штурмовку станций Волот и Тулебля, что южнее Ладожского озера. Штурмовики поработали сильно — эшелоны рвались и горели. Самолеты Харикейн мало скоростные — 250 миль, На них стояло 12 пулеметов калибра 7,62. Командир пока сказал, что будет молодых закалять на штурмовках немецких зениток. От этой «закалки» потеряли почти все самолеты. Из 22 осталось 8 летчиков, кроме попавших в госпиталь и убитых. Остались, как помню: Сахаров, Пастухов, Вощенко, Лепеленко, Киров, Сапронов.
Однажды получил приказ вылететь на прикрытие посадки группы Миг-3, которые идут после боя почти без горючего. Взлетев, хожу на высоте примерно 1000 метров, погода ясная, видимость отличная. Смотрю, подходят Миги к аэродрому. Один из них резко пошел вниз. Я подумал, что срочная посадка без горючего. Потом увидел впереди два разрыва снарядов. Глянул вниз — стволы зениток горизонтально, глянул в зеркало заднего вида — в хвосте рядом самолет. Я резко развернулся и вижу, что это Миг-3. Зашел ему в хвост (харикейн на виражах очень маневренный). Он кувырком пошел вниз. Я снова наблюдаю за воздухом, прикрываю посадку Мигов. Слышу щелчок по самолету и снова два взрыва снарядов. Глянул в зеркало. Снова Миг в хвосте. Круто развернулся и за ним. Он резко пошел на посадку. На стоянке самолетов нашего полка я был последний, а Миг, который крутился со мной, был первый среди Мигов. Когда Миги сели, сел и я. Подруливаю к своей стоянке, встречает Миша Кочетов, лицо бледное, как сало. Говорит: «Командир, живой, слава Богу. По тебе Миг выпустил два, потом еще два реактивных снаряда...». Мне стало дурно. Благо, пуская снаряды с малого расстояния, они после схода делали просадку проходили чуть ниже меня. Стреляй он дальше, самолет разлетелся бы в клочья.
Подъехал какой-то генерал, сильно обругал меня за то, что я допустил Мига в хвост. Я объяснил, что это же свой... Потом подозвал командира полка, самолет которого был рядом с моим. Вот ему досталось за то, что не смог сбить такую мишень как я. Короче говоря, был какой-то ангел-хранитель.
Аэродром часто бомбили ночью, для того чтобы были в постоянном напряжении. Остатки полка погрузили в эшелон и направили на пополнение личным составом и самолетами. Оставшиеся летчики считались обстрелянными, учили пополнение боевому применению. Довооружились теми же Харикейнами, стали храбрее летать. В одном воздушном учебном бою я зашел в хвост командиру эскадрильи Павлу Сапронову, тот попытался любым маневром оторваться от меня. Учебный бой был над городом Иваново. Сапронов круто спикировал в центре города до речушки Талка, я за ним. Наблюдавшие за «боем» видели, что мы зашли за горизонт, считая, что мы врезались в землю. На бреющем полете вышли за город, там набрали высоту. Сапронов помахал с крыла на крыло, что значило пристроиться к нему. Строем пары вышли на аэродром (севернее Иваново), сели нормально. Что получил за этот «бой» Сапронов я не знаю, а мне за хулиганство — сутки гауптвахты, на которой так и не довелось посидеть. Полку была дана команда перегнать самолеты в Люберцы, где снимали пулеметы и ставили 20-мм пушки. Это уже огонь!!!
В одном из перегонов с нами полетел Коля Карабанов. Он с Серпухова, это не далеко от аэродрома посадки. Он отпросился проведать родителей и взял меня с собой. Встретили радостно. На следующую перегонку самолетов Коля не был включен. Умолил командира, что полетит за меня... На посадке Коля забыл перевести винт на малый шаг (это как на машине, на первую передачу) и промазал. Т.е. перелетел знаки посадки и решил уйти на второй круг. В этом положении винта на малой скорости он не мог увеличить скорости и набрать высоту... Упал в лес и погиб. Долго считал себя виновным.
Какой-то начальник в Москве приказал отобрать 12 летчиков с самолетами и направить в столицу на Центральный аэродром. Там базировалась 2я АДОН (Вторая авиадивизия особого назначения). Это правительственная дивизия, оснащенная пассажирскими самолетами Ли-2 и Дугласами. Задача летчиков-истребителей — сопровождать эти самолеты, на борту которых находилось важное начальство. Мы их охраняли от возможных воздушных немецких охотников. Однажды на аэродром города Орел привели Г.К.Жукова. Сели, выключили моторы, слышим на границе аэродрома с запада сильная стрельба. Бой пехоты с немцами был у границы аэродрома. Жуков приказал нам срочно улетать в Балашов.
За время полетов меня повысили до командира звена, носил на петлицах четыре треугольника. Сопровождали Василия Сталина до Сталинграда, сели на аэродром Дягилево, что возле Рязани. Василий позвал нас отдохнуть под крылом самолета. Наш командир Гаврилов, показывая на меня, говорит Василию Сталину: «Смотри, он тоже кончал Качинскую школу почти в одно время с тобой. На погонах у него четыре знака — старшина, у тебя тоже четыре шпалы — уже полковник...». На эту шутку усмехнулись. Дальше полетели на Моршанск, Саратов, Сталинград. Василий в Сталинграде готовил отряд асов-истребителей, чтобы бить немецких асов. В Москву мы возвратились четверкой (звеном) без сопровождения. Базируясь на центральном аэродроме им. Фрунзе, наблюдали за поведением Василия: он с Микояном взлетал на разукрашенных самолетах Як красного цвета. Полетали над Москвой, над Кремлем, потом сели. У Василия был ангар полный почти всеми типами советских самолетов. Он почти на всех летал, но пикирующего бомбардировщика Пе-2 боялся. У этого самолета сложная посадка (самолет при неудачном приземлении сильно козлил, аж моторы отваливались, это я сам видел в Германии под конец войны).
Получили задание: сопровождать Ли-2, на котором летел Жуков (маршрут полета: Москва — Рязань — Моршанск — Саратов — Сталинград). Сели в Сталинграде на северо-западном аэродроме. Недалеко слышна была стрельба. Немцы прорывались к Сталинграду. Приказ Жукова: немедленно нам (шесть самолетов) взлетать и лететь в Энгельс. Доложили Георгию Константиновичу, что летчики ночью никогда не летали, и в Энгельсе нас никто не встретит. Однако приказ был жесткий — немедленно улететь. Летим ночью, интересно, видно Волгу, мосты через Волгу. В Энгельсе ни разу не садились. Где точно аэродром не знаем. Сплошная светомаскировка. Командир группы старший лейтенант Сергей Сахаров определил в темноте место аэродрома. Это была северная окраина города. Перед этим мы выстроились гуськом. Сахаров лучше нас знал кабину Харикейна, нашел кнопку, выпустил фару, зашел вслепую на посадку. Сел благополучно. Свой самолет поставил как букву «Т» и включил АНО (аэронавигационные огни). Они горели на концах крыльев и хвоста. Ориентируясь по самолету Сахарова, начали по очереди заходить на посадку. Высоту определяли по углу визирования за этим «Т». На удивление и на счастье сели все благополучно. Определились переночевать.
Утром пошли в столовую. В столовой рой летчиков — одни женщины!? За едой заметил знакомое лицо женщины, думаю, покушаю и подойду. Не докушав, почувствовал руку на плече. Повернулся, она, Маруся Долина с которой учился в аэроклубе. Поздоровались, в коротком разговоре узнал, что она в полку Расковой. Полк после короткой войны под Сталинградом переучивался на новую технику. Одна группа училась летать на пикирующих самолетах Пе-2, а другая на истребителях Як-1. Маруся летала на Пе-2 летчиком. В экипаже у нее была однокашница по аэроклубу Еременко. Она была штурманом. На этом и расстались, улетели в Москву.
Перед тем, как сопровождали Жукова до Сталинграда, пришлось сопровождать одного крупного военачальника на север от Москвы на аэродром Пески. Перед посадкой, снижаясь из-за облаков, я потерял самолет Ли-2. Летел «на ощупь», кажется, летишь нормально, а самолет переворачивается. Выпал с облаков в положении полупереворота, быстро выровнял самолет и выхватил у макушек леса в нормальный полет. Где аэродром — не знал. Появилось окно меж облаков, набрал высоту, вышел за облака. Взял курс на Москву, восстановил ориентировку и благополучно вышел на свой Центральный аэродром. Сел. Объяснил обстановку. Начальству стало ясно, что мы, птенцы, летать вслепую по приборам не умеем. Срочно принялись обучать полетам по приборам, ориентируясь по авиагоризонту, вариометру, компасу, альтиметру. Научились летать в облаках. Летать ночью и в облаках, это большая разница. Ночью видно горизонт, землю и небо, а в облаках бывает так, что конца крыльев не видно, это зависит от плотности облаков.
Получен приказ: сопровождать Жукова от Сталинграда до Москвы. К аэродрому Ахтуба, что возле Сталинграда долетели шестеркой сами. Обратно, охраняя самолёт нашего лидера, долетели до Москвы, на снижении попали в облака. Я шёл у левого крыла Ли-2, но вдруг передо мной Коминтерновская радиовышка, чтобы не столкнуться отвалил влево, потерял Ли-2. Под облаками примерно на 50-100 метрах очутился над Москвой. Вижу парашютную вышку, что в парке Горького, стал на широкую дорогу и пошёл, думал, что иду по Ленинградскому шоссе. Прикинул, что дойду до стадиона Динамо, от которого через шоссе в 100 метрах Центральный аэродром. Идя по широкой дороге, снова выскочил на парашютную вышку, оказалось, я шёл по Садовому кольцу. От вышки отвернул влево, подо мной красная площадь, на ней можно сесть. Побоялся, что расстреляют. Нажал кнопку бензомера — четыре галлона. Всё! Только набрать высоту, выйти за Москву и выпрыгнуть с парашютом. Вдруг передо мной мелькнул Белорусский вокзал, река Москва и какой-то аэродром. Сел, оказался аэродром Фили. Другие самолёты группы сели на разных аэродромах Подмосковья, два истребителя вместе с Дугласом сели на Центральной аэродроме. Для многих лётчиков и меня был минимум для полётов — это 400-м высота облаков и 4-км видимость. Ниже этого летать самостоятельно без лидера не разрешалось...
Торопов Лев Иванович
Я родился 10 сентября 1924 года, в Алтайском крае, Топчихинский район, село Володарка.
Я родился на Оби, село было примерно посередине между Барнаулом и Бийском. В 1929 году мы переехали в Барнаул: А в 1935 году мы переехали в Крым. Сначала в Керчь, потом в Симферополь. В 1936 году мы переехали в Ачинск, Красноярский край. Год я там проучился, затем мы переехали в Минусинск, это тоже Красноярский край, там я два года жил. И затем мы опять переехали в Керчь.
В Керчи, после окончания восьмого класса, я поступил в аэроклуб. К нам в школу пришли инструктор и техник из этого аэроклуба. Собрали старшеклассников и агитировали. А я тогда усиленно спортом занимался, боксом. Сам уже подумывал о летном деле, как-то меня тянуло к этому. И я написал заявление. Правда, должен сознаться, соврал — поскольку принимали только с шестнадцати лет, я себе один год прибавил. Мне ведь было только пятнадцать. У меня до сих пор есть комсомольский билет, где написано, что я с 1923 года рождения. Меня приняли, поскольку походил на шестнадцатилетнего. У меня был рост 164 см, вес 64 кг. Комплекция у меня была точно такая как сейчас. Ну, вес может быть стал на пару килограмм больше. А рост такой же. Я с пятнадцати лет ни одного сантиметра в росте не прибавил.
Окончил я аэроклуб в апреле 1941 года, и нас сразу отправили в Качинскую авиационную школу пилотов имени Мясникова. Это старейшая авиационная школа в России образована была в 1910 году, расположена в 25 километрах севернее Севастополя.
14 июня 1941 года было заявление ТАСС о том, что распространяются слухи, что немцы стягивают к границам Советского Союза войска и т.д. и т.п.
И буквально через несколько дней после этого заявления ТАСС к нам на Качу приехал старший батальонный комиссар. Тогда такие звания были. Он в нашей эскадрилье читал лекцию о международном положении. Он представился лектором ЦК КПСС. Толковая была лекция, содержательная. Было это буквально дня за четыре-пять до начала войны. И конец его лекции был примерно такой: «Товарищи, было заявление ТАСС от 14 июня, вы, наверное, знаете. Тем не менее, война с немцами неизбежна и будет. Но вы не представляете себе, как мы близки к этой войне!»
Вот так закончил лекцию. Мы, конечно, этим словам не придали значение, потому что в течение более года нам твердили: «Война с немцами будет! Война будет! И несмотря на соглашения...»
Уже привыкли к этому. И я вспомнил эти его слова, только когда началась война.
А началась она так. В субботу вечером, в конце вечерней проверки старшина нашего отряда говорит: «Товарищи, у меня есть неофициальные сведения, что завтра может быть подъем по учебной тревоге. Поэтому вы обмундирование сложите так, чтобы быстренько одеться».
У нас было все отработано, и до этого учебные тревоги уже бывали. Мы легли спать и действительно нас подняли по тревоге. Быстренько оделись, выскочили, построились.
А ночью был очень сильный дождь и очень сильный ветер. И хотя была уже вторая половина июня, было весьма прохладно. А мы в одних гимнастерочках стоим: «Направо! Бегом марш!». И бегом, бегом, бегом. Выбежали мы за военный городок, за аэродром, растянулись в цепь по одному. Нам приказали лечь и не вставать, не курить, не переговариваться. И мы вот так пролежали ну, наверное, часа так два, не меньше.
Мы думали, что это учебная тревога. Лежим, а холодно, трава мокрая, ветер сильный с моря, замерзли. Лежим десять минут, полчаса, час. Потом, часа, наверное, через полтора-два, приехала полуторка и привезла нам шинели. И нам сказали, что началась война, бомбили Севастополь. И следующей ночью опять бомбили Севастополь. Несколько ночей подряд бомбили. Хорошо было видно: прожектора, взрывы зенитных снарядов. Вот так началась война.
Много позже, уже в Венгрии, однажды мы прикрывали наземные войска. Пришли «Мессера», а за ними шли «Ю-87» — «Лаптежники». Истребители пришли, чтобы нас боем связать, это им удалось. И вот во время этого боя, мне снарядом повредили руль высоты, и он стал ограниченно двигаться. А я сбил этот «109».
Но в бою я повреждение не заметил. Кончился воздушный бой, мы возвращаемся обратно, на аэродром свой. Группу, шестерка нас была, вел Павел Поровин, должность его называлась начальник воздушной стрелковой службы полка. И он перед аэродромом прижал бреющим, и мы выскочили на свой аэродром бреющим и горку. И вот тут я заметил, что у меня хода руля высоты не хватает, вот. И командир полка мне с земли говорит: «В чем дело? Ты чего?»
А я отвечаю: «У меня что-то руль плохо двигается». Он говорит: «Ну, проверь еще. Переведи в горизонтальное, потом опять горку».
Ну, я в горизонтальное и... Опять то же самое: руль двигается, но ограниченно. Уперся и дальше не идет.
Командир мне говорит: «Прыгай! Набери высоту потихоньку над своим аэродромом и прыгай».
Я был на «Як-9». Признаюсь честно — я боялся прыгать. Я за всю свою летную карьеру сделал всего шесть парашютных прыжков. Короче говоря, я командиру говорю: «Нет, я прыгать не буду. Буду садиться».
Он говорит:«Ну, ты сначала попробуй на большой высоте. Посмотри, как получается, и тогда принимай решение».
Я попробовал, ведь когда идешь на посадку надо же выровнять. А выровнять надо на высоте небольшой.
Короче говоря, сел я. Правда, плюхнулся, потому что я высоковато выровнял, со страховочкой. Но амортизаторы выдержали, правда, сработали до конца. Вот такой был случай...
Куницын Виктор Александрович
Я родился в Московской области: Верейский район, деревня Златоустово. Отец у меня был портным, а мать домохозяйка. Там, в Златоустово, я жил до первого класса, а уже в 1930 году родители (сначала отец, а потом и мать) переехали в Москву: поэтому с 1930 года живу постоянно в Москве. В Москве я окончил 8 классов, и в то время был набор в аэроклуб. Я, фактически, за летние каникулы окончил аэроклуб. В аэроклубе уже учились, — но у них был недобор. Мне немножко лет не хватало, но потом все-таки меня пригласили через военкомат: я бросил 9-й класс и пошел в аэроклуб. По сути я только сентябрь не учился. Я окончил Дзержинский аэроклуб и в конце 1940 года был направлен в Чугуевское военно-авиационное училище.
Я уже был в училище в Чугуеве, когда объявили, что началась война. Школа начала готовиться к эвакуации, нас переправили в Казахстан. Немец-то быстро к Харькову подошел, — а город Чугуев рядом с Харьковом. Погрузили эшелоны, но школа в основном пошла пешком: на эшелоне только имущество и как охрана — сопровождающие курсанты. Нас привезли в Арысь, Чимкент, — в Казахстан. Там мы начали летать: учили нас на УТ-2, — на По-2 я уже летал. Потом перешли на И-16: сначала на тренировочном УТИ, а потом самостоятельный вылет на И-16. Потом к нам пришли «Яки», Як-1.
Мы не испытывали нехватку бензина. Полеты у нас были регулярные. Летали, конечно, только утром, с 4.00 до 7.00. Это было летом 1942 года. Летом там жара, самолеты не выдерживали. На «Яки» ставили дополнительный обдув и обливали водой. Температура где-то +30. Люди еще выдерживали, а самолеты нет. Помню кто-нибудь запустит мотор, а ты бежишь под хвост, чтобы тебя обдувало. Там такая занудная мелкая мошка, а когда под струю винта попадешь, все сдувает. Нормально мы там летали, перерывов в полетах у нас не было. Нас интенсивно готовили, чтобы отправить быстрее на фронт. В школе нам раза два дали пострелять по конусу и по щитам на земле. Там мы вели и воздушные бои. Программа была не особенно большой: так, чтобы ты мог взлететь и сесть, а потом уже в боевом полку доучивайся.
Как-то с командиром звена мы делали последний полет: маршрут с заменой ведущего в полете. И мы все трое заблудились: казахские степи широченные! Был туман, нас прижало к земле. Командир звена сел в поле, сел я и еще один курсант, — все на «Яках». Туман рассеялся, командир говорит: «Я сейчас поднимусь повыше и посмотрю, где мы находимся. Если найду, сяду на аэродром, потом за вами прилечу». Он поднялся, смотрим: раз, — и пошел. Связи не держали, потому что боялись разрядить аккумуляторы, чтобы потом запустить двигатель. В поле же никого нет. Час ждем, два, три, — темнеет. Решили взлететь, подняться, посмотреть, где наш аэродром. Самостоятельно взлетели, парашюты в чашку положили, а то мы их разложили как посадочное «Т». Смотрим, — вот он, наш Чимкент, километрах в 15, — и мы нормально приземлились. Нас за самостоятельной вылет с вынужденной посадки выпустили младшими сержантами: а все остальных сержантами. Конечно, мы нарушили устав производства полетов, — но наступала темнота, а в степи одни шакалы и больше никого нет.
В 1942 году я окончил училище на «Яках» и сначала попал в учебно-тренировочный полк под Саратовым, в Ахткар. В учебном полку я пробыл всего месяц. А там, раз ты сержант, — давай в наряд ходи, как и все рядовые солдаты.
А с марта 1943 года я был в 4-м полку, все время на фронте. Так получилось: мы стояли в Абинской, а она от линии фронта в четырех километрах. Крымская была у немцев, так что мы взлетать не могли даже на линию фронта, а взлетали в сторону Краснодара, там набирали высоту, а потом шли на линию фронта. Нас в основном вызывали для отражения налетов немецкой авиации. Только на станции колокол пробил, — уже бежим в самолеты, сейчас обязательно будет ракета. Взлетели мы – и идёт большая группа «Юнкерсов», три по девять. Они идут по горам, по хребту. С этой стороны горы, а с этой Кубань: наши идут по Кубани туда, а они по горам к нам сюда, бомбить. Это было начало 1943 года — в это время авиации там было очень много. Мы взлетели, и так получилось, что идет группа, девятка, — и наша четверка. Таран получился на встречных курсах: это все скоротечно. Скорости не особенно большие, но где-то 400 есть у каждого. У бомбера пускай 300, — но уже сумма 700, километр проскакивает мгновенно. Я стрельнул, ничего не получается, и я чуть крен дал, — и «Юнкерсу» крылом и мотором задел плоскость. У него плоскость отлетела, а у меня были деревянные лонжероны и я ему попал прямо узлом шасси (шасси потом были примяты). «Юнкерс» рассыпался, а я потом на пузо посадил машину. Все это было фактически над аэродромом. Тысячи на две я его стукнул, метров 800 мы падали вместе: я падал, и он падал тоже. Потом я вывел машину. Рули слушаются, мотор, конечно, не работает, потому что винт погнут, редуктор полетел от удара. Но я нормально сел на пузо, и все. Не ударился, не побился.
Это все скоротечно, потому что отворачивать нельзя было: если отверну, пройду над их строем, и все стрелки сразу начнут вести огонь. Поэтому я шел на ведущего — а вниз уже не успевал отойти. Он шел прямо, я вот так наклонился и узлом шасси ему попал. Когда я ударил — это было над 2-2,5 тысячи, а очнулся на 800-1000 метрах. Немножечко потерял сознание. Все-таки был сильный удар. Представьте: скорость 300 и 400, и на 700 врезаться на металл. Наверное, я своим винтом «Юнкерсу» кабину порубил, а мой деревянный «Як» выдержал. Немецкий металл не выдержал, а русская древесина выдержала!
Довелось побывать на территории занятой немцами, но в плену я не был. Но «особняки»-то не знали, они тоже меня таскали поначалу. «Почему ты жив остался?»
Предыстория такая: я был командиром звена, повел группу «Илов» на штурмовку немецких войск. Это в Прибалтике было дело. И мы встретили две подлетающие к линии фронта девятки: одна девятка «фоккеров», вторая — «мессеров». «Фоккера» делают переворот. Мы четверкой чуть выше, проскакивают между нами, они заходят снизу, — удар по этим «Илам». Все четыре «Ила» горят: задымились и пошли на посадку, приземлились на нашей территории. Мы там сбили два «мессера», которые были выше нас. Я, как ведущий, должен прилететь и сесть на аэродром к «Илам», доложить, как отработали «Илы». Мои три самолета пошли на наш аэродром, а я — на аэродром «Илов». Я сел туда и все доложил. Эти четыре «Ила», они потом вернулись, все живы и здоровы. Но меня, как ведущего, временно отстранили от полетов. Тогда был приказ: за сохранность «Илов» отвечает ведущий истребитель. И вот после этого одну пару послали на разведку, вторую — они не вернулись. Бегут ко мне: «Куницын, вызывают на КП». У меня на рубашке были ордена, я готовился к ужину, танцам. Я в чем был, в том и пошел. «На самолет. Кошевой ведомый!» — был у нас такой летчик.
Полетели мы с Кошевым на разведку. Сделали разведку, я уже по радио доложил, — и решил не везти боеприпасы: внизу шла небольшая колонна немецких машин. Зашел, штурманул, отстрелялся, только стал выводить, и в это время очередь по мне — «раз»! А в то время передатчика у моего ведомого не было — у него только один приемник был. У меня загорелся самолет. Я открываю «фонарь», а он не открывается: ручка управления была перебита, болталась. В это время по мне дали вторую очередь. «Фонарь» сбивает, самолет взрывается, а у меня уже был отстегнут парашют, и меня выбросило. Меня выкинуло из кабины и я сразу дернул кольцо парашюта. Только парашют раскрылся, только наполнился – и сразу приземление. Приземлился я в расположение немецкой воинской части, на опушке леса. Я сразу в лес — и там какая-то копна сена. Я лег в копну сена. Нога и спина у меня были все побиты осколками бронеспинки и бронестекла: бронеспинка разорвалась от удара, и весь плексиглас полетел мне в спину. Вся спина была обожжена. Короче говоря, немцы сразу пошли искать с собаками на привязи. Я лежу в небольшом стогу сена, там три березочки. Им никак не подойти к моему стогу сена, потому что стоят три березы, они их обходят, собаки рвутся. Пистолет у меня есть, с двумя обоймами. Я думаю: «Стрелять? Одного, ну может второго убью, а третий, что подальше идет, все равно меня застрелит». Я полежал, гляжу, — они пошли дальше. Я тоже пошел в лес подальше, а утром уже смотрю: наши «Илы» бьют по тому месту, где я нахожусь. Значит, это передовая. За ночь, видимо, наши войска прошли вперед. Я переспал ночь в лесу, а утром пошел. Прошел минут 20, слышу: «Стой, кто идет?» Вижу, что это свои. Меня подобрали на телегу — и в медсанбат. Обработали ранки. Меня нашпиговало в мягкие ткани. Оттуда меня перевезли в Мадонну. Там я побыл всего одну или две ночи. Сообщили, где я нахожусь, за мной прилетел По-2, и меня отвезли в полк. Я немного в части полежал, а через неделю начал снова летать.
Особисты интересовались: «Почему у тебя документы с тобой, почему их не спрятал?» Я в лесу ордена все перецепил на рубашку, чтобы на гимнастерке их не было. А документы хотел спрятать, а потом передумал. Неделю, наверное, меня таскали по ночам. Летать пока мне не давали. Кто был в плену, — их потом всех уволили. Но меня это не коснулось: я был на чужой территории, но не был в плену, — не доказали они, что я был в плену. Был только на чужой территории. Я там всего одну ночь и день был, потому что наши войска уже пошли и заняли этот плацдарм...
предоставленные сайтом iremember.ru. Отдельное спасибо руководителю
проекта «Я Помню» Артему Драбкину.
Полные версии интервью с:
Лепеленко Фересом Захаровичем
Тороповом Львом Ивановичем
Куницыным Виктором Александровичем
